Еще немного о Леониде Шебаршине

2070

6 апреля 2012, 14:04

О покойном Леониде Владмировиче Шебаршине, так страшно, так трагически ушедшем совсем недавно из жизни, написано и сказано было в эти последние дни немало. Но однозначно меньше, чем он того заслуживал, много меньше… А дальше… Дальше время и жизнь будут течь своим чередом, и все постепенно забудется — и жизнь бывшего начальника советской разведки, и смерть его. Только в учебниках да посвященных истории спецслужб книгах и мемуарах сохранятся упоминания о нем. Так это бывает и с этим придется смириться, хотя и очень не хочется смиряться. Думая об этом, я вспомнил, что несколько лет назад я начал понемногу вести, наряду с записями дневниковыми, и записки о разных людях, которые оставили в моей жизни более или менее значительный след, повлияли на меня. Собственно говоря, Леонид Владимирович и понуждал, и побуждал меня к такого рода занятию: он сам всю жизнь вел дневник, записывая туда не столько факты, сколько их оценку, и считал это крайне важным. Вот некоторые фрагменты из записанного мною.

Если бы кто-нибудь сказал мне, что одним из по-настоящему дорогих и близких для меня людей станет последний руководитель советской разведки, я бы вряд ли поверил. Однако Господь, Который по какому-то Своему, неведомому по большей части для нас плану, скрещивает пути человеческие так, что они наконец пересекаются в той или иной точке, дал нам не только повстречаться, но и достаточно близко сойтись.
Повод для знакомства был стандартный: прочитав его книгу о разведке «Рука Москвы», я захотел встретиться с человеком, еще совсем недавно державшим эту руку на пульсе всех основных событий и болевых точек мира. Наверное, это был 1992 год. Или нет, начало 1993-го.
Разговор в офисе его фирмы, занимающейся проблемами экономической безопасности, вначале напоминал какую-то легкую разминку перед схваткой. Не я ему задавал вопросы, а он мне. А потом в какой-то момент сам так и сказал: «Ну вот, разминка закончена, давайте работать».
Результатом встречи стало интервью в «Аргументах и фактах», где я тогда работал. И другое интервью — более объемное и интересное — в «Независимой газете». Здесь я не работал, но иногда печатался, потому что в «НГ» более терпимо относились к некоторым «не вписывавшимся» в доминировавшее в то время в политической жизни страны направление взглядам.
И то ли когда мы расставались после беседы, то ли когда я визировал у него материал, Шебаршин как-то предложил иногда заходить к нему домой — просто поговорить.
И я заходил на протяжении нескольких лет. Заходил, когда были какие-то вопросы, когда хотел о чем-то посоветоваться, заходил просто так, когда давно уже не был у него.
Я очень благодарен Леониду Владимировичу. Возможно, что не в последнюю очередь общение с ним помогло мне уберечься от каких-то ошибок, которые некоторым из моих коллег стоили жизни, как, например, Дмитрию Холодову, убитому жестоко и на самом деле — ни за что. Хранил и покрывал меня Господь. Но Промысл Его обо мне, как, наверное, и о каждом человеке, заключался и в том, что Он посылал мне таких людей, которые что-то могли мне дать, чему-то могли меня научить.
Были разные эпизоды. Как-то человек, с которым я регулярно общался по работе, стал рассказывать мне о жизни одной очень известной тогда финансовой группы, одно время создавшей даже собственную медиа-империю. Дела у этой группы были действительно очень темные, ее руководитель и сегодня в бегах, хотя и остался наплаву. Особенно «интересной» для журналиста эту группу делало в частности то, что ее информационно-аналитическую службу возглавлял в какой-то период Филипп Денисович Бобков, генерал армии, создатель и руководитель 5-го управления КГБ СССР, идеологического. Оно «ведало» идеологией, в его, в частности, ведении, находилась Церковь.
И вот мой знакомый стал как-то особенно настойчиво предлагать мне заняться журналистским… даже не расследованием, а исследованием этой группы, обещая материалы и всю необходимую помощь. Его заинтересованность была вполне понятна. Не считая того, что прежде он трудился в том управлении, которое Филипп Денисович возглавлял, в описываемое время местом его работы была другая финансовая группа, руководитель которой уже позднее стал самым известным и самым богатым заключенным в России.
Вся эта затея вызывала у меня некоторые сомнения. Но как журналисту, мне было трудно отказаться: тема представлялась очень интересной, и самое главное, у меня у самого деятельность этой группы добрых чувств не вызывала. Но как-то Господь вразумил меня все же посоветоваться с Леонидом Владимировичем, прежде чем с головой погружаться в эту авантюру.
Я приехал к нему домой, мы расположились, как обычно, у него в гостиной, возможно, даже пили чай. Я задал свой вопрос. Леонид Владимирович отреагировал на него достаточно странно. Встал, немного засуетился, начал что-то искать. Принес мне статью из «Литературной газеты» примерно на ту же тему, только — не «исследование», а просто реплику, а сам куда-то ушел. Потом, когда я уже все прочитал, вернулся и подвел краткий итог своим раздумьям, сказав, что в процессе сбора материала и работы над ним меня постараются купить, если не получится, то дадут где-нибудь в подъезде кирпичом по голове.
Я попытался возразить, что, дескать, первый вариант не интересен, а второй… Но Шебаршин заверил меня, что второй вариант еще менее интересен, чем первый. И он меня убедил.
Но дело не только в этом или каких-то иных подобных (если они были) эпизодах. Я просто смотрел на его отношение к жизни, работе, слушал его, соприкасался с этим богатейшим опытом и что-то мог взять из него для себя. Общение с умными людьми делает человека умнее, общение с опытными — хоть немного опытнее. Мне это приносило тогда немалую пользу, в опыте была большая нужда. Жизнь развивалась стремительно, многие пытались быстро «подняться», поднимались, а потом падали и разбивались, или сгорали, не выдержав «трения об атмосферу»…

***
Квартира бывшего шефа ПГУ КГБ СССР (Первое главное управление, внешняя разведка) поражала. Поражала своей аскетичностью. Это был хороший дом на одной из Тверских-Ямских. Но в квартире, хотя и достаточно просторной, не было практически ничего по-настоящему ценного, все было очень скромно, неброско, даже телевизор, по которому Леонид Владимирович смотрел футбол, пока не отказался от этого «аппарата» совершенно. Наверное, я бы не ошибся, если бы сказал, что самым главным материальным сокровищем для него были книги. И книги тут можно было увидеть самые разные, вплоть до приобретенных в букинистических лавочках в различных городах Ближнего Востока, где Леонид Владимирович провел значительную часть своей жизни.
Однако он любил не только читать, но и писать. Однажды при въезде в какую-то страну (уже по выходе на пенсию) в графе «профессия» написал: «литератор». И это было правдой. Он действительно написал несколько хороших, интересных как с профессиональной, так и просто с общечеловеческой точки зрения книг. А кроме того, регулярно писал очень остроумные, хотя и едкие, заметки, которые публиковал, кажется, в «Биржевой газете» под несерьезным псевдонимом «Дон Мудрильо».
Круг чтения его был очень разносторонним. Конечно, читал он и Новый Завет. В то время, когда церковное книгоиздательство еще только-только начинало развиваться, я от него первого услышал (прочитанное им, скорее всего, у Феофилакта Болгарского) объяснение символичности 30 сребреников — как суммы, которую необходимо было заплатить за убитого раба его владельцу.
Он подарил мне кассету Бориса Христова, а я ему — иеромонаха Романа. Не знаю точно, насколько по душе она ему пришлась, но я полюбил Христова именно с тех пор, особенно замечательное «Великое славословие», которое было на этой кассете.
Я тогда дал ему почитать незадолго перед тем «открывшийся» для меня «Отечник» святителя Игнатия. Не уверен, что он прочел его целиком, но он его… «испугался», что ли… Осторожно отдал мне, прося, чтобы я «не принимал так буквально всего, что здесь написано».

***
Мне было интересно, и я спрашивал Леонида Владимировича, каким образом он осуществлял вербовку своих агентов за рубежом. Он говорил, что старался избегать вербовки «на компромате», объясняя это тем, что подобное насилие всегда делало человека потенциальным предателем, только и ожидающим, как бы скорее обмануть своих новых хозяев.
Сам Леонид Владимирович предпочитал действовать иначе. Он изучал человека, рассматривал его жизнь с разных сторон, старался понять, чего ему не хватает, а потом при встрече делал предложение, от которого тому было трудно отказаться.
И все равно это было страшно…
Я как-то задал ему такой вопрос:
— А как вы относились к своим агентам?
И получил ответ:
— Как к детям.
Он на протяжении многих лет держал собак. И в то время, когда мы познакомились, у него была старая, доживающая свой век болонка (кобелек) и тоже немолодая, но еще крепкая Глафира — бассет, похожий на карлика с огромным туловищем, мощными кривыми лапами, ушами до земли и до невозможности печальными глазами (такими бассета делают нижние веки, словно оттянутые кем-то вниз).
У меня на его собак была аллергия, но Глафира иногда все равно подходила, как-то приваливалась ко мне боком и так застывала, пока я не начинал чихать и Леонид Владимирович ее не прогонял. А порой она приваливалась так к старенькой болонке, и это было еще опасней, потому что тело у бассета — как налитая свинцом гиря. Болонка начинала отчаянно хрипеть, а Леонид Владимирович с криком: «Глафира! У-у-у, вражья сила!..», метал в нее тапок или выволакивал ее прочь из комнаты.
Раз мы ехали с ним и с собаками в лифте, и я, прислушиваясь к каким-то внутренним ассоциациям, сказал, что собакам некому доверять, кроме хозяина, и это делает его особенно ответственным за них. Он с живостью откликнулся на это, подтвердив, что точно, так оно и есть.
…Мне рассказывали, и я не знаю, на самом ли деле это так… Мне говорили, что, уходя из разведки, Леонид Владимирович постарался, чтобы его агентура осталась максимально «законсервированной». Это нетрудно понять, учитывая, сколькие потом были попросту проданы. Но я, помнится, не спрашивал его об этом. О работе Шебаршин никогда не говорил больше, чем было можно.

***
Хорошо помню жену Леонида Владимировича, Нину Васильевну. Они прожили вместе долгие годы. Она мне казалась очень спокойным, ровным, выдержанным человеком — такой и полагается, наверное, быть жене разведчика. Она иногда даже как-то посмеивалась над мужем — то поводу того, что много съел, то еще по какому-то поводу. Но какого-то самостоятельного общения у нас с ней не было.

***
Иногда разносились слухи, что при очередной перестановке Леонида Владимировича вновь должны пригласить в СВР или же в ФСБ в качестве руководителя. Но сам он всегда относился к таким разговорам крайне скептически, объясняя это тем, что «данный режим в силу своей специфики его никогда не востребует». Было бы, впрочем, странно, если бы такой профессионал, как он, мог питать по отношению к политической системе новой России какие-либо иллюзии.
Так же скептически он относился к различным предсказаниям о «переворотах», «путчах» и т.п. Однако реальные события его не оставляли равнодушным. Октябрь 1993 год он пережил очень тяжело. Я как-то после этих скорбных дней был у него, и он в разговоре показал мне кусочек колючей (и одновременно — режущей) проволоки, который «отщипнул» от заграждений на улице тогда:
— Вот оно, оружие демократии…
Это может показаться удивительным, если опять-таки учитывать опыт всей его предыдущей жизни, но, судя по всему, произошедшее вызывало у него искреннюю боль, воспринималось не защищенным броней «профессионального цинизма», а по-детски обнаженным сердцем.
А свое отношение к политике и политикам он высказал в самом начале нашего общения, отвечая на какой-то вопрос для газеты:
— Я бы вообще не очень доверял политикам, потому что слова о чести, идеалах, ценностях — это всего лишь разменная монета для них (примерно так, не совсем, может быть, точно).
Помню, шли какие-то очередные демократические выборы, и он рассказал забавный и очень «говорящий» эпизод из истории демократии на Ближнем Востоке. В каком-то незнакомом прежде с демократической формой правления государстве решили провести первые выборы с альтернативным кандидатом. И этого самого кандидата незадолго до выборов усадили на верблюда, привязали к нему и выпустили в пустыню. Такая вот забавная история.

***
Он умел очень быстро сворачивать неприятный или лишний для себя разговор — посредством одного и того же, уже ставшего знакомым, но трудно передаваемого приема, скорее относящегося к области мимики. Это как бы удивление, выраженное движением головы при «отсутствующем» взгляде, и тут же, с некоторым нажимом, переход к другой теме.
Вообще зачастую он многое делал именно профессионально, пользуясь приобретенными за долгие годы службы навыками,— в разговоре, в общении, да, наверное, и просто в жизни.
Характерный жест при прощании — чуть вскинутая в приветствии рука.


***
Однажды мы встретились с ним в московском Дворце молодежи, арендованном Ассоциацией ветеранов группы «Альфа», юбилей которой отмечался в этот день. Леонид Владимирович неожиданно указал на стоящего рядом с ним средних лет человека в очках:
— Вот, Геннадий Михайлович хочет дать вам интервью.
Для человека это было явно неожиданностью. Впрочем, он очень быстро смирился с «указанием» своего бывшего начальника.
Геннадий Михайлович оказался генерал-лейтенантом СВР, руководителем Управления по контролю за вооружением. Впоследствии мы с ним действительно встретились, и результатом этого стала беседа с ним (точнее письменный ответ на предложенные вопросы), посвященная, в частности, актуальной тогда проблеме хищения ядерного сырья с российских предприятий ВПК.


***
После произошедших в моей жизни перемен, после того, как я был зачислен в братию Троице-Сергиевой Лавры и водворился на московском ее Подворье, мы с Леонидом Владимировичем долго не виделись. Но вот как-то вечером я сам позвонил ему. Это было году в 1999, вскоре после моего пострига и рукоположения в сан иеродиакона. Видимо, мой звонок застал его немного врасплох: обычно Леонид Владимирович избегал непосредственных реакций, старался держать себя в определенных рамках, а тут он откликнулся очень живо и тепло — в каком-то смысле даже «несдержанно». И видно было, что звонку он на самом деле рад.
Наша встреча через несколько дней после этого (а может быть, даже на следующий день) была, пожалуй, самой неофициальной за всю историю знакомства. Когда мы уже прощались, Леонид Владимирович сказал, что у Нины Васильевны случился инсульт. Он очень тяжело это переживал. При расставании мы обнялись — не формально, а как-то очень трогательно и тепло. Это, кажется, было тем мгновением, когда какие-то барьеры, которые он обычно использовал в общении, оказались сняты. Он вышел из ворот Подворья, а я остался стоять перед храмом, так что мог увидеть, как он привычно вскинул в прощальном жесте руку вверх. Оба мы тогда не сдержали слез.

***
После этого мы стали встречаться — нерегулярно, скорее, время от времени. Но таких разговоров «поверх барьеров» больше не было. Говорили и не раз, о Церкви и о церковной жизни. Леонид Владимирович много читал, в том числе и святых отцов. А Шмелев стал для него, судя по всему, одним из любимых писателей. Говорил Шебаршин с удовлетворением о ком-то из своих прежних коллег и знакомых, кто пришел за последние годы в Церковь и стал воцерковленным человеком. Но сам все время немного «дистанцировался» от этой темы, как бы выносил себя за скобки.
Как-то он приехал на Рождество — утром, к поздней литургии, когда пели дети. Что-то с ним тогда произошло, потому что он был очень чудной — думаю, что-то коснулось его сердца, что-то такое, что он не смог с этим справиться. На глазах были слезы.
Другой раз он приехал на Пасху с внучкой, уже взрослой девушкой. Они тогда совпали по времени с его добрым знакомым и тоже очень дорогим для меня человеком известнейшим военным журналистом Владимиром Николаевичем Снегиревым, и получилась хорошая, хотя и немного настороженная встреча.
А потом как-то приехал уже сам Снегирев и привез только вышедшую книгу Шебаршина, привез, чтобы я ее прочитал. Владимир Николаевич по характеру склонен более критиковать, нежели хвалить что бы то ни было, но эта книга понравилась ему, очень задела его за живое.
И меня она задела, и мне понравилась. Не много, к сожалению, людей сегодня, кого всерьез заинтересует такое чтение, не много людей, которые эту книгу поймут и оценят. «И жизни мелочные сны» — таково ее название. А по содержанию — пронзительная, местами невыносимо пронзительная, исповедь последнего руководителя советской разведки. И через всю книгу красной нитью вопрос: «Зачем все это было?». И ни одного ответа, кроме любимого автором Екклесиаста: «Суета сует и всяческая суета». Леонид Владимирович пишет о себе в третьем лице, называет себя то Генералом, то Стариком. К Старику на протяжении всего повествования приходит собака — Ксюша, которую давным-давно сбила машина. Приходит, чтобы ненадолго порадовать и снова уйти и оставить его в томительном ожидании. Приходит, впрочем, не только она. Приходит индийский друг и коллега, который по вине Службы (точнее, просто из-за Службы) лишился любимой родины и той жизни, которая была ему дорога, стал пришельцем в чужой стране. И его тоже давно уже нет, но он приходит. И Генерал задает ему давно мучающий его вопрос: «А как там Юра?» — еще один общий их друг. И сам слышит вопрос: «Ну а ты когда к нам?». И не знает даже, что ответить, потому что и сам хочет туда…
А потом Старик понимает, что собачка Ксюша — его жизнь, которая постоянно возвращается к нему. Понимает, кто ее курносая хозяйка, которая вела куда-то по улице собачку, уходя прочь, скрываясь в толпе…
И нет в книге конца, потому что замирает Старик на распутье, точнее — перед образом Спасителя на фронтоне монастырского Подворья. И не знает Леонид Владимирович, куда дальше пойдет Старик, какой он выберет путь.

***
Я спрашивал Леонида Владимировича, почему он до сих пор по-настоящему не пришел в Церковь. Он сказал, что слишком долго играл и притворялся. Притворялся членом партии, которую в глубине души не считал своей. И больше не может. Не может придти в храм как прихожанин этого храма, пока не поймет, что это правда… Но в Бога он верит — поверил, и однозначно считает себя православным христианином. И возможность придти по-настоящему, до конца, не отрицает.
Я спросил его и о другом, о том, что меня очень волновало: только ли для людей написана эта книга-исповедь, или же она все-таки обращена и к Богу, является попыткой открыть свою душу перед Ним? Шебаршин сказал, что скорее всего так оно и есть, потому что он постарался быть совершенно честным.
Нина Васильевна умерла, не дожив дня, по-моему, до юбилея их свадьбы. Подозвала к себе, поздравила, не слушая возражений, что еще не настала праздничная дата, и умерла.
Леонид Владимирович больше не пишет. По крайней мере, так говорит. Говорит, что все, что он хотел сказать, уже сказано, добавить больше нечего, а писать просто так нужды не видит.
А я всегда поминаю его и прошу, чтобы Господь дал ему прежде конца покаяние — не только на страницах книги, но и в том Таинстве, которое может примирить его с Богом, дать его душе покой и понимание: зачем все это было.

…Это все было написано задолго до того, как обрушившиеся на Леонида Владимировича слепота, боль, одиночество, спасти от которого не в силах даже самые близкие люди, а вслед за тем и роковой выстрел из наградного пистолета поставили в его жизни страшную точку… Впрочем — я искренне на это надеюсь — лишь в здешней, земной жизни, а не в вечной участи. Потому что милость Господа безмерна, и не нам, маленьким и так немного знающим людям, как-то ограничивать или «регламентировать» ее…

ЖЖ игумена Нектария

Тексты в разделе "Блоги" являются частным мнением авторов, а не редакционной позицией ИА "Взгляд-инфо".

Подпишитесь на рассылку ИА "Взгляд-инфо"
Только самое важное за день
Рейтинг: 5 1 2 3 4 5

Главные новости