ГМО: надежды и тревоги

Согласно данным соцопросов, порядка 60 процентов россиян настороженно относятся к продуктам, созданным с применением генетически модифицированных микроорганизмов (ГМО). А вот в ветвях власти на эту тему согласия нет. В сентябре прошлого года правительство РФ постановлением № 839 утвердило правила государственной регистрации ГМО, предназначенных для выпуска в окружающую среду (вступило в силу с 1 июля). Зато в Совете Федерации хотят полностью запретить использование трансгенов. Рассказать о преимуществах и возможных рисках при использовании ГМО мы попросили доктора биологических наук, заведующего лабораторией биоинженерии Института биохимии и физиологии растений и микроорганизмов РАН Михаила Чумакова.

– Михаил Иосифович, в начале года в Госдуме появился законопроект о запрете на ввоз в Россию продуктов с ГМО. Депутаты объясняют это "острой необходимостью формирования правовой базы, направленной на усиление контроля за оборотом генно-модифицированной продукции". Разделяете ли вы, как специалист, их опасения?

– Если бы речь шла о том, чтобы запретить ввоз зарубежных ГМО-продуктов, но стимулировать создание отечественных, то это было бы хорошо для усиления позиций России на рынке современных биотехнологий. Но слова "усиление контроля", скорее всего, говорят об обратном. У нас и так нельзя выращивать ГМО-растения: отечественные фундаментальные разработки есть, но они не реализуются на практике. Потом, есть направления использования ГМО-растений как более дешевых и безопасных биофабрик для создания непищевых, технических продуктов. Они ведь тоже окажутся под запретом.

– Что вы имеете в виду, когда говорите о безопасных биофабриках?

– Такими биофабриками могут быть растения или животные. В них в результате натуральных процессов происходит синтез новых или измененных веществ, которые затем можно использовать как лекарства или исходные продукты.

Например, наши коллеги из двух московских институтов – общей генетики и генетики промышленных микроорганизмов РАН – работают над подобным проектом. Существует ген, который у паука отвечает за синтез белка паутины – спидроина. Его пересадили в томаты и еще какие-то растения. Они продуцируют этот нехарактерный белок. Сейчас решается задача, как его после выделения собрать в ниточку. Этот продукт можно будет использовать с разными целями – например, создавать медицинские нити или даже "ткать" для бронежилетов. Если сделать из такого белка многослойную ткань, она будет легкой и необычайно прочной – теоретически сможет задерживать пули.

Все современные биотехнологии – это использование живых организмов для создания продуктов с новыми качествами – например, того же биотоплива, машинных масел, непищевых красителей, лекарств. Кстати, инсулин, без которого не могут жить диабетики, раньше извлекали из органов животных. Теперь, благодаря биотехнологиям, генетически модифицированные бактерии растут в искусственных средах и выделяют в больших количествах этот нехарактерный для них белок. Этот ГМО-продукт вводится в организм всем диабетикам в мире, и никого это не пугает.

Заметьте, что производство новых непищевых продуктов в растениях является экологически чистым. Это ведь не химический комбинат. К тому же растения используют энергию Солнца, а значит, экономят невозобновляемые энергоресурсы. Так что в выгоде будет тот, кто получит продукт с наибольшей прибавочной стоимостью и сумеет его продать, хотя бы у себя в стране.

– От чего, по-вашему, нас сможет защитить и чего лишить такой закон?

– Защитить может от поставок ГМО-содержащего продовольствия из других стран, вытесняющих нашу аналогичную, но пока еще более дорогую продукцию. А лишить… Перспектив создания собственных ГМО-технологий и продуктов, в том числе для медицины и промышленности. Отечественные исследователи просто перестанут над ними работать из-за отсутствия мотивированного спроса со стороны внедренцев и производителей.

– Можно ли объяснить неспециалисту, как получаются продукты с помощью генно-модифицированных организмов?

– Можно. Но правильнее спросить, как получают сами генно-модифицированные организмы. Я объясняю это студентам в классическом университете. Они ничего не знают о сути проблемы, но уже знают, что ГМО – это плохо. Наглядный пример однобокого информирования.

Ответ: ГМО создают так же, как раньше "лечили" ленты с катушечных магнитофонов. Разрезали ножницами поврежденный участок, отрезали кусок ремонтной ленты – возможно, с каким-то новым звуком, затем соединяли концы вставки с основной лентой с помощью клея. После перезаписи получали новую, не поврежденную ленту с новым содержанием и качеством.

Инструменты для генной инженерии – то есть "ножницы" и "клей" – это белки-ферменты. Природа использует их уже миллиарды лет. Более того, задолго до появления человека природа уже занималась генетической инженерией и создавала новые формы организмов. Просто ученые узнали об этом относительно недавно, около тридцати лет назад. Сейчас данные множатся.

Человек как вид со времен начала земледелия, а это случилось несколько десятков тысяч лет назад, конечно же, сам ускорял эволюцию, селектируя привлекательные для него формы растений и организмов. Например, мягкая пшеница, которую мы сегодня выращиваем на огромных площадях, это результат "внедрения" в геном пшеницы – только подумайте! – тысяч генов из другого вида злака, эгилопса. И ничего. Мы уже тысячелетия едим эти природные ГМО в виде хлеба, и вроде никто от этого не умирал. Умирали, когда хлеба не хватало.

– Но скептики убеждены, что это был процесс естественный, эволюционный. Совсем иное дело, когда в культурные растения внедряются гены животных. Пусть это выглядит анекдотичным, говорят они, но где гарантии, что после использования продуктов с ГМО мы со временем не мутируем в каких-нибудь "человеков-пауков"?..

– К сожалению, при дефиците квалифицированной информации люди пользуются ненаучными источниками – слухами и журналистскими сенсациями. А ведь если несколько раз пересказать какой-нибудь жуткий вымысел, то он неизбежно покажется подлинным. Почти фактом. Такие "информасомы" очень легко вживляются в наше сознание – этому помогает и отсутствие элементарного биологического образования.

Нужно признать и недостаточно активную роль ученых, которые занимаются своими проблемами, нисколько не заботясь об общественном мнении. Лет двадцать назад, когда я работал в Аризонском университете, мне довелось беседовать с одним из наших успешных соотечественников. Он рассказал, что в Соединенных Штатах специалисты обязаны доказывать многочисленным общественным органам, контролирующим выделение средств, почему, например, нужно исследовать голос и слух у канарейки. Оказывается, потому, что это удобная модель изучения процессов, связанных с определенными заболеваниями человеческого мозга. И люди об этом знают.

Первые трансгенные растения исследователи получили примерно тридцать лет назад. Сейчас их выращивают на 200 миллионах гектаров – эта площадь превышает все пахотные земли России. В основном это соя, кукуруза, рис, рапс, картофель… При таких масштабах производства и уровне общественной тревоги какие-либо научно обоснованные данные о вреде ГМО уже давно бы стали достоянием гласности и были бы перепроверены. Но ведь даже совсем спекулятивных, научно недобросовестных работ о вреде ГМО – и то очень мало.

– И все же у продуктов с ГМО есть свои противники и апологеты. Можно ли, по вашему мнению, найти компромисс между крайними позициями, и нужно ли вообще стремиться к согласию в этой дискуссии?

– Во-первых, нужно доверять специалистам и почаще приглашать их для дискуссий в СМИ. В таких спорах должны участвовать не только ученые-генетики, но и законодатели, и те, кто не заинтересован в продуктах с ГМО – например, чиновники Министерства сельского хозяйства. Нужно спросить их, почему они в этом не заинтересованы? Насколько я знаю, примерно лет семь назад одна из инициатив Госдумы, которая допускала ограниченное выращивание продуктов с ГМО, была у нас заблокирована. На Московском конгрессе по биотехнологиям чиновники из Министерства науки и образования РФ нам говорили, что эта инициатива прошла все согласования, только Минсельхоз против. Мотивы? Запад использует интенсивные технологии, зато у нас, дескать, будет экологически чистая продукция, которой мы всех завалим. К тому же она более дорогая. И последние станут первыми…

Но даже если это случится, таких продуктов на всех не хватит, что бы там про них не говорили. Перспективы же мирового развития таковы: рост населения продолжается, а рост продуктивности сельского хозяйства отстает. Угроза голода вполне реальна. Перевод части продукции сельского хозяйства на биотопливо в США и Европе эту проблему только усугубляет. В Африке, например, несколько лет назад по этой причине уже был массовый голод.

Если говорить о России, то продуктами отечественного производства мы обеспечены примерно наполовину. Конечно, пока эту проблему отчасти можно решать за счет введения в сельхозоборот незасеваемых площадей. Если есть чем засевать. Но кормить себя и другие страны, как обещают некоторые наши политики, без интенсивных технологий будет весьма затруднительно.

Нужно учесть и меняющийся климат. В Саратовской области мы совсем недавно уже пережили три необычайно засушливых лета – в 2010-2012 годах. Сколько урожая списали? Во всем мире ищут пути адаптации растений к меняющемуся климату Земли. Делать это надо быстро. А ускорить процесс селекции можно как раз, используя генно-модифицированные организмы.

– Что заставляет ученых все более активно внедрять генные технологии в сельхозпроизводство, в производство продуктов питания?

– У меня нет данных, что ученые "все более активно" внедряют свои разработки. Скорее наоборот. Причин тут много, перечислю основные.

Во-первых, внедрение требует долгосрочных и значительных финансовых затрат, потому что венчурные фонды пока в этой области не работают. Требуются специальные внедренческие НИИ. У нас их, между тем, в перестройку практически упразднили. Если говорить о некоторых оставшихся, например, о НИИ сельского хозяйства Юго-Востока в Саратове, то им значительно сократили финансирование, в разы урезали штатное расписание, скоро отберут и опытные поля. Ну и опять же – им ведь нужно заплатить за многолетнюю работу-проверку. У разработчиков – как правило, академических ученых – на это средств нет.

Во-вторых. Ученые не являются собственниками изобретения, им не принадлежит прибыль от внедрения. Держателями изобретений выступают институты или университеты, а также государство в лице финансовых организаций. При этом государство, собственник интеллектуальной собственности, даже не утруждает себя ежегодной выплатой сумм на поддержание патентов и перекладывает это на организации, где работает изобретатель. У института, где я, например, запатентовал изобретения на технологию создания растений с ГМО (ИБФРМ РАН. – Ред.), нет денег для поддержания этих патентов. Так что их скоро кто угодно сможет использовать. Зато чиновники ежегодно присылают мне для своих отчетов многостраничную анкету с намерением узнать, не внедрилось ли случаем чего-нибудь новенькое.

Приведу анекдотичный пример: несколько лет назад профессор кафедры генетики Саратовского госуниверситета Валерий Степанович Тырнов разработал с коллегами и продал французской компании в составе держателей интеллектуальной собственности (ученый, университет, государство) технологию получения растений-гаплоидов. Это растения кукурузы с половинным набором хромосом, их используют как инструмент для дальнейших исследований. Французы честно рассчитались, но при выдаче денег ученому обнаружилась проблема: из-за особенностей на тот период (а может, и сейчас?) взимания налогов с зарубежных заработков в валюте ученый оказался еще и должен государству...

В-третьих. Частные фирмы не очень заинтересованы тратить деньги на доведение технологий, им проще взять и применить готовые. На Западе та же практика. Есть масса примеров: крупная фирма разрабатывает собственную технологию, но при этом, как ни странно, снижает свою конкурентоспособность. Потому что серьезно потратилась. А конкуренты просто дождались окончания срока патента и создали дженерик. Бизнесу не дают налоговых поблажек при инвестировании научных разработок. Так что можно удивляться, почему у нас еще реализуется хотя бы небольшой процент академических разработок.

Как известно, четвертый технологический уклад цивилизации характеризовался массовым производством автомобилей и самолетов, развитием тяжелого машиностроения и химии, пятый – электроникой, компьютерами, телекоммуникациями, интернетом. Наступающий шестой уклад неизбежно привнесет в нашу жизнь нано- и биотехнологии, проектирование живого, новое природопользование. Нам нельзя опоздать.

– Каковы наиболее заметные достижения отечественной науки в этом направлении? Насколько мы отстаем от мировой тенденции, если отстаем?

– В правительстве время от времени проходят совещания по переходу на шестой уклад. Понимание проблемы вроде бы есть. К тому же у нас пока еще есть люди, которые знают, что происходит в области нано- и биотехнологий, и могут кое-что осуществить на практике.

­В 1977 году впервые было описано такое явление, как агробактериальная трансформация – то, чем мы сейчас, собственно, и занимаемся. Выяснилось, что есть такие уникальные бактерии, которые могут переносить часть своей генетической информации и сами встраивать ее в растения. Вот мы с коллегами сейчас изучаем механизмы агробактериальных трансформаций растений. Сотрудничаем с Саратовским госуниверситетом, с институтом сельского хозяйства Юго-Востока, с институтом сорго. Они занимаются обычной селекцией, а мы пытаемся использовать свои методы для ее ускорения. Потому что если идти классическим путем, как это делал наш селекционер пшениц Шехурдин, на получение результата уйдут десятки лет. То есть мы пытаемся всего лишь создать новый инструмент, новую технологию трансформации растений. Раньше она требовала специальных лабораторных условий, фитотронов, так как все манипуляции делаются стерильно, в специальных сосудах, при искусственном освещении. А это долго, дорого и сложно.

В 2007 году мы такую технологию разработали по гранту Министерства образования и науки. В конце прошлого года нашу работу признали одним из пятисот лучших проектов программы "Исследования и разработки по приоритетным направлениям развития научно-технологического комплекса России на 2007-2012 годы" по мероприятию "Проведение проблемно-ориентированных поисковых исследований и создание научно-технического задела по технологиям в области живых систем". Кстати, по живым системам за пять лет со всей России было отобрано лишь 16 проектов. Но внедрять или проверять эту технологию нынешний закон не позволяет.

Российский научный фонд объявил еще один конкурс на прикладные работы, в том числе в области генной инженерии. Мы готовим проект, конечным продуктом которого могут стать новые формы растений специально для засушливых условий Поволжья. Но даже если выиграем грант и осуществим задуманное, что за три года сделать непросто, то внедрять его в России будет нельзя. Закон не позволит. Вот это, мне кажется, и должно тревожить и общество, и руководство страны.

Государство должно изменить законы, научиться стимулировать и организационно выстраивать этот долговременный и финансово-затратный процесс. Нужно создавать лучшие условия для бизнес-реализаций: дешевые деньги на стартапы, венчурные фонды и так далее.

Ну и не последнее дело – перестать пугать людей опасностью ГМО.

Подпишитесь на наши каналы в Telegram и Яндекс.Дзен: заходите - будет интересно