Про Макаренко и Мирей Матье

Сообщение о череде трагических происшествий в лагере "Чистые пруды" вызвало в моей памяти вот какие воспоминания.

Летом 1980-го года я окончил второй курс медицинского института, и студенческие каникулы мечтал провести под девизом "в поисках приключений". Так оно в итоге и получилось. Даже с некоторым перебором. Весенний паводок в тот год выдался грандиозным и разрушительным. Если кто помнит, на лодке можно было прокатиться по первому ярусу городской набережной. Базы отдыха на волжских берегах разметало в щепки, и из досрочников сформировали бригаду по сбору и частичному восстановлению имущества институтской базы в Чардыме. Более романтичного времяпрепровождения, чем те три недели, в моей жизни не было, да, наверное, уже и не будет. Электричество отсутствовало, поскольку коварная вода добралась до трансформатора. Приготовление пищи легло на плечи девчонок. Делали они это, может, и неумело, но с большим рвением и без какого-либо корыстного интереса. Преподавательский контроль отсутствовал. Вернее, он присутствовал в виде замечательного физкультурника Гендимыча с ласковой фамилией Кошечкин. Поскольку ничто человеческое ему не было чуждо, то скоро и нам все это человеческое стало доступно. Какие песни мы пели, собравшись нашей маленькой колонией на чудом уцелевшем понтоне! Эх! Но ведь не об этом я собираюсь рассказать.

Уже тогда я понимал, что отдых отдыхом, но неплохо за лето заработать немного денег. И тут подвернулась непыльная работка. Одна из моих однокурсниц собиралась подработать вожатой в пионерском лагере под Хвалынском. Лагерь принадлежал какому-то саратовскому номерному заводу, где директором был ее отец. Мне же предлагалось вести в этом лагере шахматную секцию и кружок "умелые руки". И с тем и с другим занятием я был неплохо знаком, да и денег за это обещали заплатить вполне прилично. Реальность оказалась несколько иной. Ветреная девушка опрометчиво не поинтересовалась, не займут ли вакансию к моменту моего прибытия. В общем, моему приезду никто не обрадовался. Других свободных мест в лагере тоже не было, и в моих ушах уже звучали обидные подколы старшего брата, успевшего прозвать меня Макаренко еще до отъезда. Но, чудо! Когда я уже плелся к воротам, совершенно не представляя, как я доберусь домой, меня окликнул крепкий мужчина лет тридцати - тридцати пяти. Представился директором соседнего лагеря Александром Александровичем и предложил престижную, с его слов, должность воспитателя в старшей группе. Мне бы сразу поинтересоваться, что за лагерь, и, самое главное, что за дети! Но я был настолько наивен и одержим желанием не нарваться на шутки любимого братца, что практически сразу согласился. Сказано-сделано, и вот я уже оформлен и размещен на веранде самой большой дачи. Не смутил меня даже странный ответ на мой вопрос – а где же, собственно, пионеры? Сан Саныч, как он сразу разрешил себя называть, задумчиво посмотрел на часы и сказал – к ужину должны собраться.

А теперь – разгадка. Я попал воспитателем в старшую группу хвалынского детского дома, который на лето из города перебрался в лагерь! Почему там не оказалось опытных и умелых штатных воспитателей, я уже не помню, но предполагаю, что они дружно ушли в отпуск. Из работников детдома с детьми остались только директор и физрук. Остальной же персонал состоял из меня и десятка студенток филфака, отправленных сюда после первого курса набираться педагогического опыта.

Мой отряд насчитывал двадцать детдомовцев в возрасте от 12 до 17 лет. Причем определить, кто старше, а кто младше, было сложно. Мальчишки были физически развиты очень слабо и на первый взгляд недотягивали до паспортного возраста года два-три. У девчонок с физическим развитием было несколько лучше, но они отставали в психическом развитии. Или мне это просто тогда так показалось.

Приданные мне в помощь две пионервожатые, имен которых моя память не сохранила, были типичными городскими заучками и могли быть использованы лишь для пересказа "Трех мушкетеров" и "Гулливера".

Самое сложное было собрать всех детей вместе и пересчитать. Подобно ртути, они все время перемещались по территории лагеря и его окрестностям. Сделать это можно было лишь в столовой и перед сном. Чувство голода заставляло их возвращаться четыре раза в день, а желание обменяться впечатлениями пригоняло ближе к полуночи к кроватям. Заставить уснуть их было также сложно, как и проснуться. Тут то и приходилось выпускать пионервожатых, которые часами пересказывали мальчишкам и девчонкам содержание неведомых им доселе книг. Когда студенточки к первому часу ночи в изнеможении угасали, а искомый результат не был достигнут, приходилось заступать на вахту и мне. В моем репертуаре был Конан-Дойл, Марк Твен и Беляев.

Ни одного дня не проходило без ЧП.

Любимым развлечением было кино. По непонятным для меня причинам, в лагере не было ни одного телевизора. Еженедельно Сан Саныч на своем раздолбанном "Урале" с коляской привозил из города несколько фильмов. Кинопроектор стоял в столовой и сразу после ужина начинался сеанс. Никто не расходился, пока не было просмотрено все привезенное. Никакие уговоры растянуть удовольствие на несколько дней не помогали. И вдруг выясняется, что "кина" не будет. Кто-то украл из кинопроектора лампу, а запасной не оказалось. Директор, не подумав о последствиях, предложил детдомовцам самим найти воришку и наказать. Закончилось это печально. Экзекуцию устроили у ручья с каменистым дном. Поочередно старшие ставили мелюзгу на пригорок и подвергали допросу. В заключение допрашиваемого сталкивали затылком на камни. В итоге, мне пришлось отвозить троих пацанов в районную больницу, где им зашивали раны. Лампу так и не нашли. И никакого скандала никто не поднял.

Персонал развлекался по-своему. Примерно раз в неделю на кухню привозили небольшой столитровый бочонок. Я поинтересовался, что в нем, и был приглашен на дегустацию. Оказалось, что под видом сока для детей с местного винзавода в лагерь доставляли ягодное вино. Каждый раз – разное. Особенно мне запомнился вкус малинового. Как я ни искал впоследствие его в продаже, сделать это мне так и не удалось.

К завершению смены произошло ЧП посерьезнее. Пропала девочка тринадцати лет. За удивительное внешнее сходство окружающие звали ее Мирей Матье. Выяснилось это перед отбоем. Возможно, никто бы и не стал поднимать такого шума, если бы не одно "но". Кто-то из ее подружек видел, что она долго разговаривала с каким-то незнакомым мужчиной у ворот лагеря.

Директор стал чернее тучи, тихо бросил в мою сторону многообещающее "сядем вместе" и пошел заводить свой драндулет. Не знаю, как сейчас, но тридцать лет тому назад слово асфальт и Хвалынск друг с другом знакомы не были. Мы метались от речного до автовокзала, вдоль и поперек по нескольку раз объехали весь город. И только потом поехали сдаваться в милицию.

В райотделе наше известие восприняли без энтузиазма. Заявление не приняли и порекомендовали поискать еще. Выделили нам для этого пару сержантов и старый газик. Чудо случилось на речном вокзале. На лавочке мы настигли и мужчину и беглянку. Она уже мирно спала на его коленках, накрытая пиджачком. Оказалось, что это ее отец, лишенный родительских прав. Приехал он в Хвалынск накануне и уже успел побывать в вытрезвителе, уходя из которого умудрился украсть форменные брюки одного из нашедших его сержантов. Наша встреча была неласковой. Били его вчетвером. Сержанты – за штаны, а мы с Сан Санычем - за причиненное нам сильное беспокойство. Хруст его ребер сопровождался истерическим плачем девочки.

С тех пор прошло уже тридцать лет, но стоит мне услышать или увидеть фамилию Макаренко, я невольно вздрагиваю.